I. Общая информация
1. Имя персонажа
Раду Йонеску
2. Раса и магические способности
Колдун, потомственный соломонар.
Способности:
- стандартные расовые;
- управление погодой;
- ворожба по мелочи: приворот, сглаз, порча.
При себе держит фамильяра – безобидную змеицу медянку по имени Магда.
3. Сторона
Тьма
4. Связь
У администрации.
II. Анкета персонажа
- Гице, спишь? Ладно, не отвечай, трубку хоть погаси, спалишь когда-нибудь нас обоих. Да, тогда я точно согреюсь. Холодно здесь, Гице, пальцы немеют, Магда все время спит. Переловила всех здешних мышей и спит, - погладил большим пальцем треугольную голову ползучей твари, но она не отреагировала. – Не стоило нам сюда приезжать…
- Не заламывай колосьев против солнца, сгноишь урожай, - время высушило руки старой Оаны Йонеску, но каждое движение было исполнено внутренней силы. Еще один стебель пал под точным ударом ритуального серпа.
- Ба, правда, что нам гореть в аду?
- Кто тебе сказал? – она даже не посмотрела на внука, сосредоточенно распутывающего залом на пшенице.
- Кривая Ядвига сказала. Что нас, крапивное семя, мороево племя, черти в аду будут волочить по земле ржавыми крючьями и потом в масле кипящем варить. Ба, а мы что, из крапивы вышли?
- Нет, мы от царя Соломона пошли. Оттого и зовут нас соломонарами. Те, кто седлают змеев в облаках и омывают землю благословенными дождями.
- А когда будет мой первый дождь? Почему ты меня не учишь?
- Светлые не учат тех, кого уже призвала Тьма, - Оана устало выпрямилась, упираясь ладонями в ноющую поясницу и посмотрела на солнце. – Вот мать поправится, отправлю вас в Брашов. Там еще остались те, кто помнит.
Раду кивнул. И он знает, что мать не поправится, и бабка знает, зачем врать?
- Правда, что ты любил мою мать, Гице? Молчи, я знаю, ты не ответишь. Ее многие любили, помнишь Миклоша? Тот, что мельников сын? Предлагал матери честное имя, даже меня, ублюдка готов был рядом терпеть. Как она хохотала ему в лицо, ты бы видел, Гице, - усмехнулся, продолжая растирать душистые семена гранитной ступкой. – Ладно Миклош - дурак, но ты, баро? Свободный сын цыганского племени, зачем? Нет, эти ваши амуры мне не понять. Ты любил ее, а она свое сердце отдала тому, от кого бежала. Не понимаю. Ведь у нее такая сила была, Гице, ты это не хуже меня знаешь. Пожелай она, и тот, другой, ноги бы ей лобызал, семью бы бросил, весь мир к ее ногам сложил. Не захотела. Чтобы я, да вот так, всю жизнь? Нет. Никаких сердечных дел. И не ухмыляйся, будь ласков, а то запущу в тебя этой ступкой.
После похорон я забрал шкатулку, где она хранила свои письма, там было много любопытного. Кто бы мог подумать, сколько готовы заплатить все те, что клялись ей в вечной любви, лишь бы сохранить свое «честное» имя и не признать внебрачного сына. Меня воротит от этих людей, Гице. Они лживы и лицемерны, они трясутся над своими честными именами, не замечая, что захлебываются в собственном дерьме. Ты один не клялся. Помнишь, мне было года четыре, и местный петух клюнул меня в бровь? Я не помню, только шрам остался. Кровищи, говорят, было, мать думала, что он мне глаз выкинул. А ты тогда схватил его и махом снес голову, - скользнул взглядом по отражению в зеркале. Хорошо, что не в глаз, остался бы один, золотисто-карий, зато какой. Нос не ломан, стать бабкина, русый волос от матери. Знать бы, что от отца досталось, хотя черт с ним. – Я такой старый, мне ведь уже двадцать восьмой год пошел. Может, в черный покраситься, а, Гице? Я тогда буду как тот морой из книги писаки англицкого, как бишь его… Стокера. Еще под глазами углем подвести, и будет такой ажиотаж. Румынский граф со старым цыганом. Хотя кто здесь читает книги, Гице… Задыхаюсь я здесь. Воротит меня от этого города. Только возвращаться нам некуда.
Мы не должны были уезжать в Брашов. Время было тревожное, то мор, то неурожай, люди добрые чуть что за вилы хватались… Ты ведь знал, да? И бабка знала. Она все всегда знала наперед. Потому и отослала меня. А через три года мы вернулись и ни усадьбы, ни земли, один пепел. Лето, говорят, знойное было. Все по закону легло под сына того мельника, Миклоша. Знаешь, что он мне предлагал? – ухмыльнулся криво. – Уж больно, говорит, на мать похож…
Колос только в зрелость начал входить, и поле уже подернулось золотом. Подойдет. Он обошел другие поля, обошел противосолонь, заламывая и свивая стебли в нужном направлении. Кое-где срезал колосьев, вплел сорной болотной травы, ни дать ни взять – куколка. И не одна. Зароешь такую на поле, споешь ей колыбельную и начнет колос гнить на корню, как гниет кукла соломенная в земле. Где-то и кукол не потребовалось, хватило пары горстей соли да золы с родного пепелища. Падает в землю темный наговор, точит корень гнилью, затягивает нездоровым, лихорадочным туманом низины, душит повиликой. Дождя не хватает. Вытоптал себе в поле круг, встал спиной к солнцу, сжимая в руке старый серп. Не расплескать бы холодную ярость, пока рвал острым клыком жилу на запястье, словно не руку полосовал, а набухшие чернотой небеса. И не кровь падает в миску с заговоренной водой, а тяжелые капли тошнотворно теплого дождя. Что ж ты медлишь, небо, али не хватает тебе крови? Где твои змеи, свитые тугими клубками в бездонных небесах? Или не слышишь, что кто тебя призывает?! Раскрутил темную спираль бури, словно плетью стегнул табун охолоневших небесных кобылиц, пока они не обезумели и обрушились на поля черным бездонным ливнем.
Кривая Ядвига говорила потом, что видела, как кружилась в дикой пляске покойница Джоржина Йонеску, плясала в обнимку с чертом из той самой бури, что смела с полей мельника весь урожай. Да что урожай, там и на следующий год ничего не уродилось. Не стоило ему за бесценок скупать проклятой земли.
- Где нас только не носило, Гице. От самой Греции до Балтийского моря. У нас осталось одно дело, и мы уедем. Получим свои деньги с очередного «папочки» и уйдем с табором, как раньше ходили, помнишь? Только в Страстную пустынь надо будет заглянут, грехи замолить. Да выяснить, что там за библиотека и правда ли, что так велика. А потом точно уйдем. Спи, Гице.
